Неточные совпадения
В
городе же он постоянно казался беспокоен и настороже, как будто боясь, чтобы кто-нибудь не обидел его и,
главное, ее.
Теперь она знала всех их, как знают друг друга в уездном
городе; знала, у кого какие привычки и слабости, у кого какой сапог жмет ногу; знала их отношения друг к другу и к
главному центру, знала, кто за кого и как и чем держится, и кто с кем и в чем сходятся и расходятся; но этот круг правительственных, мужских интересов никогда, несмотря на внушения графини Лидии Ивановны, не мог интересовать ее, и она избегала его.
Самгин свернул за угол в темный переулок, на него налетел ветер, пошатнул, осыпал пыльной скукой. Переулок был кривой, беден домами, наполнен шорохом деревьев в садах, скрипом заборов, свистом в щелях; что-то хлопало, как плеть пастуха, и можно было думать, что этот переулок —
главный путь, которым ветер врывается в
город.
Он шел встречу ветра по
главной улице
города, уже раскрашенной огнями фонарей и магазинов; под ноги ему летели клочья бумаги, это напомнило о письме, которое Лидия и Алина читали вчера, в саду, напомнило восклицание Алины...
Но через минуту, на
главной улице
города, он размышлял, оправдываясь...
Он посмотрел, как толпа втискивала себя в устье
главной улицы
города, оставляя за собой два широких хвоста, вышел на площадь, примял перчатку подошвой и пошел к набережной.
Город был как и все
города: такие же дома с мезонинами и зелеными крышами, такой же собор, лавки и на
главной улице магазины и даже такие же городовые.
В двери
главного выхода отворилась калитка, и, переступив через порог калитки на двор, солдаты с арестанткой вышли из ограды и пошли
городом посередине мощеных улиц.
Это был самый
главный бакалейный магазин в нашем
городе, богатых торговцев, и сам по себе весьма недурной.
Алеша немедленно покорился, хотя и тяжело ему было уходить. Но обещание слышать последнее слово его на земле и,
главное, как бы ему, Алеше, завещанное, потрясло его душу восторгом. Он заспешил, чтоб, окончив все в
городе, поскорей воротиться. Как раз и отец Паисий молвил ему напутственное слово, произведшее на него весьма сильное и неожиданное впечатление. Это когда уже они оба вышли из кельи старца.
Через год после того, как пропал Рахметов, один из знакомых Кирсанова встретил в вагоне, по дороге из Вены в Мюнхен, молодого человека, русского, который говорил, что объехал славянские земли, везде сближался со всеми классами, в каждой земле оставался постольку, чтобы достаточно узнать понятия, нравы, образ жизни, бытовые учреждения, степень благосостояния всех
главных составных частей населения, жил для этого и в
городах и в селах, ходил пешком из деревни в деревню, потом точно так же познакомился с румынами и венграми, объехал и обошел северную Германию, оттуда пробрался опять к югу, в немецкие провинции Австрии, теперь едет в Баварию, оттуда в Швейцарию, через Вюртемберг и Баден во Францию, которую объедет и обойдет точно так же, оттуда за тем же проедет в Англию и на это употребит еще год; если останется из этого года время, он посмотрит и на испанцев, и на итальянцев, если же не останется времени — так и быть, потому что это не так «нужно», а те земли осмотреть «нужно» — зачем же? — «для соображений»; а что через год во всяком случае ему «нужно» быть уже в Северо — Американских штатах, изучить которые более «нужно» ему, чем какую-нибудь другую землю, и там он останется долго, может быть, более года, а может быть, и навсегда, если он там найдет себе дело, но вероятнее, что года через три он возвратится в Россию, потому что, кажется, в России, не теперь, а тогда, года через три — четыре, «нужно» будет ему быть.
Главным занятием сельчан был трактирный промысел. Большинство молодых людей почти с отроческих лет покидало родной кров и нанималось в услужение по трактирам в
городах и преимущественно в Москве.
Тогда в центре
города был только один «ресторан» — «Славянский базар», а остальные назывались «трактиры», потому что
главным посетителем был старый русский купец.
В сентябре 1861 года
город был поражен неожиданным событием. Утром на
главной городской площади, у костела бернардинов, в пространстве, огражденном небольшим палисадником, публика, собравшаяся на базар, с удивлением увидела огромный черный крест с траурно — белой каймой по углам, с гирляндой живых цветов и надписью: «В память поляков, замученных в Варшаве». Крест был высотою около пяти аршин и стоял у самой полицейской будки.
Когда банковские дельцы вошли в
город, все уже было кончено. О каком-нибудь спасении не могло быть и речи. В центральных улицах сосредоточивалось теперь
главное пекло. Горели каменные дома.
Ему много помог Голяшкин, знавший весь
город, как свои пять пальцев, и являвшийся одним из
главных вкладчиков конторы.
Река Ключевая должна была бы составлять
главную красоту
города, но этого не вышло, — городскую стройку отделяло от реки топкое болото в целую версту.
Движение на улицах здесь гораздо значительнее, чем в наших уездных
городах, и это легко объяснить приготовлениями к встрече начальника края,
главным же образом — преобладанием в здешнем населении рабочего возраста, который большую часть дня проводит вне дома.
Местом сбыта служил
главным образом
город, а отсюда уже балчуговское ремесло расходилось по нескольким уездам и дальше.
Главная работа загорелась под Каленой горой, где сошлось несколько поисковых партий; кроме партии Кишкина, очутился здесь и Ястребов, и кабатчик Ермошка, и мещанин Затыкин, и еще какие-то никому неведомые люди, нагнавшие из
города.
Петр Васильич принес с собой целый ворох всевозможных новостей: о том, как сменили Карачунского и отдали под суд, о Кожине, сидевшем в остроге, о Мыльникове, который сейчас ищет золото в огороде у Кожина, о Фене, выкинувшей ребенка, о новом
главном управляющем Оникове, который грозится прикрыть Рублиху, о Ермошке, как он гонял в
город к прокурору.
Даже скажу более: от тебя зависит выбор места в здешних краях; впрочем, дело не в том или другом
городе,
главное — чтобы быть нам соединенным под одной крышей.
Сегодня отвечал Лебедю. Он мне пишет, что, если возвратят, бросает якорь, как и я, в Нижнем, а если нет, то переезжает в Ялуторовск. Я ему сказал, что рад его иметь сожителем в одном
городе, но все-таки лучше, если соединимся на Волге, где теперь Аннушка моя восхищается разливом этой
главной артерии нашей земли… [В письме — только буквы: «в. к. H. Н.»]
Потом в
городе была еще замечательна улица Крупчатная, на которой приказчики и носильщики, таская кули, сбивали прохожих с ног или, шутки ради, подбеливали их мучкой самой первой руки; да была еще улица
Главная.
И днем и ночью на
главных улицах ошалевшего
города стояла, двигалась и орала толпа, точно на пожаре.
Ее необычайному успеху, многолюдству и огромности заключенных на ней сделок способствовали многие обстоятельства: постройка в окрестностях трех новых сахарных заводов и необыкновенно обильный урожай хлеба и в особенности свекловицы; открытие работ по проведению электрического трамвая и канализации; сооружение новой дороги на расстояние в семьсот пятьдесят верст;
главное же — строительная горячка, охватившая весь
город, все банки и другие финансовые учреждения и всех домовладельцев.
Я требую, чтобы хоть на главных-то улицах здешнего
города было чисто — я тиран.
Было часов шесть вечера. По
главной улице уездного городка шибко ехала на четверке почтовых лошадей небольшая, но красивая дорожная карета. Рядом с кучером, на широких козлах, помещался благообразный лакей в военной форме. Он, как только еще въехали в
город, обернулся и спросил ямщика...
Герой мой оделся франтом и, сев в покойный возок, поехал в собрание. Устроено оно было в трактирном заведении
города;
главная танцевальная зала была довольно большая и холодноватая; музыка стояла в передней и, когда Вихров приехал, играла галоп. У самых дверей его встретил, в черном фраке, в белом жилете и во всех своих крестах и медалях, старик Захаревский. Он нарочно на этот раз взялся быть дежурным старшиной.
— Месяца два или даже больше, — отвечала с какой-то досадой Фатеева, — и
главное, меня в деревню не пускают; ну, здесь какой уж воздух! Во-первых —
город, потом — стоит на озере, вредные испарения разные, и я чувствую, что мне дышать здесь нечем!..
— Да тоже
главная причина та, что всякий норовит поскорей нажиться. У нас в
городе и сейчас все лавки больной говядиной полнехоньки. Торговец-то не смотрит на то, какой от этого разор будет, а норовит, как бы ему барыша поскорей нажить. Мужик купит на праздник говядинки, привезет домой, вымоет, помои выплеснет, корова понюхает — и пошла язва косить!
Чистый
город, светлый, свободно двигающийся, и,
главное, враг той немотивированной, граничащей с головной болью, мизантропии, которая так упорно преследует заезжего человека в Берлине.
О господине Ставрогине вся
главная речь впереди; но теперь отмечу, ради курьеза, что из всех впечатлений его, за всё время, проведенное им в нашем
городе, всего резче отпечаталась в его памяти невзрачная и чуть не подленькая фигурка губернского чиновничишка, ревнивца и семейного грубого деспота, скряги и процентщика, запиравшего остатки от обеда и огарки на ключ, и в то же время яростного сектатора бог знает какой будущей «социальной гармонии», упивавшегося по ночам восторгами пред фантастическими картинами будущей фаланстеры, в ближайшее осуществление которой в России и в нашей губернии он верил как в свое собственное существование.
Был уже одиннадцатый час, когда я достиг подъезда дома предводительши, где та же давешняя Белая зала, в которой происходило чтение, уже была, несмотря на малый срок, прибрана и приготовлена служить
главною танцевальною залой, как предполагалось, для всего
города.
Выйдя в сени, он сообщил всем, кто хотел слушать, что Степан Трофимович не то чтоб учитель, а «сами большие ученые и большими науками занимаются, а сами здешние помещики были и живут уже двадцать два года у полной генеральши Ставрогиной, заместо самого
главного человека в доме, а почет имеют от всех по
городу чрезвычайный.
Егор Егорыч, чтобы размыкать гложущую его тоску, обскакал почти весь
город и теперь ехал домой; но тут вдруг переменил намерение и велел кучеру везти себя к губернскому предводителю, с которым ему
главным образом желалось поделиться снова вспыхнувшим в его сердце гневом.
Крапчик очень хорошо понимал, что все это совершилось под давлением сенатора и делалось тем прямо в пику ему; потом у Крапчика с дочерью с каждым днем все более и более возрастали неприятности: Катрин с тех пор, как уехал из губернского
города Ченцов, и уехал даже неизвестно куда, сделалась совершеннейшей тигрицей;
главным образом она, конечно, подозревала, что Ченцов последовал за Рыжовыми, но иногда ей подумывалось и то, что не от долга ли карточного Крапчику он уехал, а потому можно судить, какие чувства к родителю рождались при этой мысли в весьма некроткой душе Катрин.
По
главной улице этого
города быстро ехала щегольская тройка в пошевнях.
По долине этой тянулась
главная улица
города, на которой красовалось десятка полтора каменных домов, а в конце ее грозно выглядывал острог с толстыми железными решетками в окнах и с стоявшими в нескольких местах часовыми.
— Да собственного-то виду у него, может быть, и не было!.. Он, может быть, какой-нибудь беглый!.. Там этаких господ много проходит! — объяснил, в свою очередь, тоже довольно правдоподобно, Сверстов. — Мне
главным образом надобно узнать, из какого именно
города значится по паспорту господин Тулузов… Помнишь, я тогда еще сказал, что я, и не кто другой, как я, открою убийцу этого мальчика!
Тогда он решился. Вышел из ворот и пошел прямиком. Шел, шел и наконец пришел в большой
город, в котором
главное начальство резиденцию имело. Смотрит — и глазам не верит! Давно ли в этом самом
городе"мерзавцы"на всех перекрестках программы выкрикивали, а"людишки"в норах хоронились — и вдруг теперь все наоборот сделалось! Людишки свободно по улицам ходят, а"мерзавцы"спрятались… Что за причина такая?
Разбивая везде враждебные племена, перетаскивая суда из реки в реку, они добрались до берегов Иртыша, где разбили и взяли в плен
главного воеводу сибирского, Маметкула, и овладели
городом Сибирью на высоком и крутом обрыве Иртыша.
— Не чеши рук, — ползет ко мне его сухой шепот. — Ты служишь в первоклассном магазине на
главной улице
города, это надо помнить! Мальчик должен стоять при двери, как статуй…
Я — в людях, служу «мальчиком» при магазине «модной обуви», на
главной улице
города.
В рассказе этом, разумеется,
главным образом получили большое место сетования
города о несчастьях протопопа, печаль о его отсутствии и боязнь, как бы не пришлось его вовсе лишиться.
На паровозе звонили без перерыва, потому что поезд, едва замедливший ход, мчался теперь по
главной улице
города Дэбльтоуна…
— Потому, первее всего, что чувствуем себя в своём уезде, своём
городе, своём дому,
главное — в дому своём! — а где всё это находится, к чему привязано, при чём здесь, вокруг нас Россия, — о том не думаем…
Люба стала
главною нитью, связывающею его с жизнью
города: ей были известны все события, сплетни, намерения жителей, и о чём бы она ни говорила, речь её была подобна ручью чистой воды в грязных потоках — он уже нашёл своё русло и бежит тихонько, светлый по грязи, мимо неё.
Каждый из здешних
городов имеет своего
главного помпадура, которому подчинено несколько второстепенных помпадуров, у которых, в свою очередь, состоит под начальством бесчисленное множество помпадуров третьестепенных, а сии последние уже имеют в своем непосредственном заведовании массу обывателей или чернь (la vile populace).
Но
главным украшением прощального обеда должен был служить столетний старец Максим Гаврилыч Крестовоздвиженский, который еще в семьсот восемьдесят девятом году служил в нашей губернии писцом в наместнической канцелярии. Идея пригласить к участию в празднике эту живую летопись нашего
города, этого свидетеля его величия и славы, была весьма замечательна и, как увидим ниже, имела совершенный и полный успех.